Форум студентов мти - философия. Пространство и время

Представления о пространстве и времени не всегда так сильно зависели от физико-геометрических знаний, как это характерно для сегодняшнего сознания, что дает повод задуматься о том, а не являются ли они также моментом исторического развития, который, возможно, будет преодолен, и не рано ли мы отбросили те представления о них, которые господствовали в более ранние моменты человеческой культуры.

Человек всегда живет в неком пространстве, осознавая свою зависимость от таких его характеристик, как размеры, границы, объемы. В первобытном сознании, проникнутом представлениями мифопоэтического мышления, пространство выступает как некоторая противоположность «непространству», т.е. хаосу - некоторому образованию, в котором еще отсутствует порядок. Хаос - потенциальный прообраз пространства, некая разверстая бездна, пустота, в которой все пребывает. Так, из Хаоса возникает «Эвринома, богиня всего сущего», которая обнаруживает, что ей не на что опереться, поэтому она отделяет небо от моря (пеласгический миф). В олимпийском мифе творения из Хаоса возникает мать-Земля, у Гесиода в его философском мифе творения все происходит от союза Темноты и Хаоса. Таким образом, пространство возникает как упорядочивание хаоса посредством его заполнения различными существами, растениями, животными, богами и т.д. Это некоторая особым образом организованная совокупность данных объектов. Пространство здесь не отделено от времени, образуя с ним некоторое единство - «хронотоп», что проявляется в том, что они часто обозначаются в разных культурах словом, происходящим от сходной корневой основы.

Из свойства пространства древние отмечали прежде всего это свойство развертывания, растекания, распространения пространства по отношению к особому мировому центру, как некой точке, «из которой совершается или некогда совершилось это развертывание и через которую как бы проходит стрела развития, ось разворота». И в современном языке, в частности в русском, пространство ассоциируется с понятиями, обозначающими расширение, открытость. Эту этимологическую связь понятий пространства и времени с особенностями их восприятия в различных культурах использует, например, Г. Гачев для построения концепции «национальных вариантов» образов пространства и времени.

Интеграция временных и пространственных определений всякого конкретного сущего предполагает понятие становления и образ чего-либо становящегося или развивающегося в пространственно представленной связи «прошлое – настоящее – будущее». Становление – синтетический продукт человеческого рассудка. Кинематическая метафора о течении времени из прошлого в будущее не отражает сама по себе никакого объективного факта и имеет чисто мыслимый характер. «Прошлое», «настоящее», «будущее» – специфические координаты сознания, которые получают свой содержательный объем в зависимости от опыта субъекта. Гипостазирование им всяких временных отношений, например: «прошлое-настоящее», «настоящее-будущее», «будущее-прошлое» или «раньше-позже», предполагает его значительную свободу на поприще генерации образов временного потока. В свою очередь, эта свобода является свидетельством, во-первых, некой безусловной, не находящейся в потоке длительности первоосновы человеческого сознания, а во-вторых – ее внутренней уникальности и самотождественности, позволяющей личности сохранять свою идентичность вопреки временной динамике.

Итак, в отличие от пространства, представляющего «развертку» временных отношений, зримость временного положения вещей, собственная стихия длительности намекает на вневременные, запредельные основания реальности. Невыразимость «самости» длительности объяснима тем, что она, в сущности, есть не видимость чего-либо, а непосредственная упорядоченность качественно разнородных моментов (мгновений) самого мышления и чувствования, восходящая к некоему загадочному сверхсознательному фактору. Не случайно время таинственно для нас. Оно воспринимается в качестве роковой силы, принуждающей нас к чему-либо, ограничивающей нашу свободу, тогда как пространство, простор дарует нам возможность свободного поведения с забвением диктатуры времени.

Поскольку пространство и время – тесно взаимосвязанные координаты сознания, постольку их восприятие характеризуется значительной степенью индивидуально-человеческой и культурно-исторической относительности. К примеру, если мы мыслим динамику времени сквозь призму причинно-следственной связи, то время для нас течет по линии: прошлое – настоящее – будущее. В этом случае прошлое как бы движет нас вместе со скользящим во времени настоящим к некоему будущему состоянию, так что прошлое должно раскрыть свою силу в будущем. Если же мы мыслим мир телеологически, с точки зрения некой «конечной причины», то время для нас течет из будущего в настоящее и в прошлое. В этом случае время течет нам навстречу, настоящее настает, то есть приходит из будущего, от силы смысла, определяющего целое временного процесса и не позволяющего забыть прошлое как его момент.

Причинно-следственная оптика порождает линейный, безжизненный и бессмысленный тип восприятия временного потока, ибо мы фиксируем внимание на абстрагированной, оторванной от какого-либо целостного, конкретно сущего качества и обособленной в представлении субъекта только одной линии телеологической связи – связи, идущей из прошлого в будущее. Прошлое в таком смысле обусловливает настоящее, настоящее обусловливает будущее и т.д. Каузальная хронотипология способствует объяснению частных аспектов движения и развития данного качества, в виде продукта внешних, главным образом механически мыслимых воздействий. Однако причинно-следственные отношения, всегда линейные, необратимые, приходящие из дурной бесконечности и уходящие в нее, не ведут нас к познанию смысловых оснований бытия. Подобно бестолковому сказочному заданию: «пойди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что», каузальные связи, сами по себе, не дают возможность объяснить организацию мироздания, достичь метафизической осмысленности бытия. Свойства (элементы), выделенные с учетом одних только причин и следствий, не несут на себе той целостности качества (системы), откуда они вычленены, не символизируют ничего большего, чем их фактическое значение.

Кроме того, что пространство развертывается, оно состоит из частей, упорядоченных определенным образом. Поэтому познание пространства изначально основано на двух противоположных операциях - анализе (членении) и синтезе (соединении). В мифологическом сознании это реализуется, например, в характерном для многих культур годовом ритуале расчленения жертвы (образ старого мира) и затем собирания в единое целое ее отдельных частей на стыке старого и нового года, что символизирует распадение старого мира (пространственно-временного континуума) и переход к новому. Более позднее понимание пространства - это понимание его как «относительно однородного и равного самому себе в своих частях», что в свою очередь приводит к идее его измерения. Однако основной характеристикой пространства все же остается разнородность и прерывность.

В мифологическом сознании для пространства характерна определенная культурная заданность значения места, в котором может оказаться человек. Центр пространства - это место особой сакральной ценности. Внутри географического пространства оно ритуально обозначается некими ритуальными знаками, например храмом или крестом. Периферия пространства - это зона опасности, которую в сказках и мифах должен преодолеть герой. Иногда это даже место вне пространства (в неком хаосе) - «иди туда не знаю куда». Победа над этим местом и злыми силами обозначает факт освоения пространства, т.е. «приобщение его космизированному и организованному «культурному» пространству». Такое понимание, в снятом виде, сохраняется в наше время в особого рода ритуальных культурных пространствах, где наше поведение должно подчиняться традициям (например, на кладбище), хотя чисто физически или геометрически оно ничем не отличается от иного куска земли.

Итак, подводя некоторый итог, можно сказать, что пространство в мифологическую эпоху трактовалось не только как некая физическая характеристика бытия, а представляло собой своеобразное космическое место, в котором развертывалась мировая трагедия борющихся друг с другом богов, персонифицированных добрых или злых сил природы, людей, животных и растений. Это было вместилище всех предметов и событий, жизнь которых была в пространстве определенным образом упорядочена и подчинена неким закономерностям. Это был образ, прежде всего культурного пространства, которое было разнородно, а поэтому его отдельные места были наполнены специфическими смыслами и значениями для человека. Вот откуда позже появляется шекспировский образ мира как театра, на сцене которого разыгрывается трагедия, в которой люди выступают как актеры.

От времени человек ощущал в древности еще большую зависимость, так как с этим было связано понимание смерти как остановки индивидуального времени. Человек жил во времени и боялся его. В древнегреческой мифологии Крон, один из сыновей-титанов Урана, по наущению матери, мстившей за сброшенных в Тартар сыновей-циклопов, восстает против отца и оскопляет его серпом. Этот образ времени как всепожирающей силы, перед которой ничто не может устоять, прочно входит в человеческую культуру. Крон получает власть над Землей, зная, однако, по предсказаниям, что его должен свергнуть один из сыновей. Тогда он пожирает всех сыновей, но одного из них - Зевса - удается спрятать. Зевс в конце концов побеждает Крона, и эта победа трактуется как начало нового времени, времени царствования олимпийцев.

Таким образом, время в архаическом мифологическом сознании - это прежде всего некоторое «первовремя», которое отождествляется с «прасобытиями», своеобразными кирпичиками мифической модели мира. Это придает времени особый сакральный характер со своим внутренним смыслом и значением, которые требуют особой расшифровки. Позже указанные «первокирпичики» времени преобразуются в сознании человека в представления о начале мира, или начальной эпохе, где время может конкретизироваться либо как «золотой век», либо, наоборот, как изначальный хаос. Мифическое время обладает свойством линейности, «но эта модель постепенно перерастает в другую - циклическую модель времени». Свойство цикличности (повторяемости) времени глубоко закрепляется в сознании человека и проявляется в соблюдении календарных ритуальных праздников, основанных на воспроизведении событий, далеко отстоящих от нас во времени.

Таким образом, подводя итоги мифологическим представлениям о пространстве и времени, мы приходим к далеко не тривиальным выводам, которые не позволяют данные представления рассматривать лишь как пережиток сознания. В особенности представление о тесной взаимосвязи пространства и времени. Пространственно-временной континуум в мифологическом сознании выступает как основной параметр устройства космоса. В космосе имеются особого рода сакральные точки (места), которые представляют собой центры мира. В образно-метафорической форме это суть точки «начала во времени, т.е. времени творения, воспроизводимого в главном годовом ритуале, соответственно сакрально отмеченных точек пространства - «святынь», «священных мест» и времени - «священных дней», «праздников». Иначе говоря, изначальный хаос упорядочивается посредством пространственно-временных отношений, которые определяют причинные схемы развития в виде некой меры, «которой все соответствует и которой все определяется, мирового закона». Мифологические представления о пространстве и времени, как показывает современная наука, содержали в себе интуитивные догадки, до которых наука доходит только сегодня.

Реферат по онтологии

Становление мифологических представлений

о пространстве и времени

Пространство и время всегда интересовали людей. Данные феномены были экзистенциально близки человеку, ибо он непосредственно жил в них, но одновременно они выступали для него и некой внешней си­лой, которой он не мог противостоять. Неслучайно их рациональное понимание остается одной из сложнейших проблем вплоть до наших дней. Не всегда представления о пространстве и времени так сильно зависели от физико-геометрических знаний, как это характерно для современного сознания, что дает повод задуматься о том, а не являют­ся ли они таким же преходящим моментом исторического развития, который, возможно, будет вскоре преодолен?

И не рано ли мы отбро­сили те представления о пространстве и времени, которые господст­вовали в более древние периоды человеческой истории? Поэтому для лучшего понимания пространства и времени как важнейших феноме­нов человеческой культуры и существенных характеристик нашего личного бытия необходимо вспомнить и проанализировать те пред­ставления о них, которые существовали в прошлом.

Одним из важнейших атрибутов бытия всегда выступало простран­ство. Человек всегда живет в нем, осознавая свою зависимость от таких его характеристик, как размеры, границы, объемы, Он измеряет эти размеры, он преодолевает границы, он заполняет объёмы, т.е. он сосу­ществует с пространством.

Мифологическое пространство, в которое изначально был погру­жен человек и представления о котором ему никогда не удавалось из­жить полностью, обладает целым рядом важных свойств, на которых необходимо специально остановиться.

В архаичной модели мира пространство одухотворено и разнородно. Это не хаос и не пустота. Оно всегда заполнено вещами. В этом смыс­ле мифологическое пространство всегда противостоит хаосу. Одновре­менно оно и не физическая характеристика бытия, а живое, пульсирующее и упорядочивающее мир начало, тогда как хаос является образованием, в котором порядок еще отсутствует. Это некоторая при­чина, из которой далее будут возникать различные свойства бытия.

Поэтому если мы сравним различные «мифы творения», то во всех увидим процесс постепенного оформления Хаоса, его переход из нео­формленного состояния в пространство, как нечто оформленное. Так, например, в пеласгических мифах из Хаоса возникает «Эвринома, богиня всего сущего», которая обнаруживает, что ей не на что опереться, поэтому она отделяет небо от моря, положив начало оформлению про­странства. В олимпийском мифе творения из Хаоса возникает мать-Земля. У Гесиода в его философском мифе творения все происходит от союза Темноты и Хаоса. Таким образом, пространство возникает как упорядочивание хаоса посредством его заполнения различными суще­ствами, растениями, животными, богами и т.д. Это особым образом организованная совокупность объектов и процессов.

Для мифологического пространства характерно свойство спирального развертывания по отношению к особому мировому центру как некой точке, «через которую как бы проходит стрела развития, ось разворота». Такое значение сохраняется и в современном языке, в ча­стности в русском, где пространство ассоциируется с понятиями, обо­значающими «расширение», «простирание», «рост». В отечественной традиции пространство также устойчиво связывается с открытостью, отсутствием границ, с тем, что выражается емким полисемантичным словом «воля». Эту филологическую связь понятия пространства (и времени) с особенностями их восприятия в различных культурах использует, например, Г. Гачевдля построения концепции «нацио­нальных вариантов» образов пространства и времени.

Кроме того, пространство развертывается организованно, законо­мерно. Оно состоит из частей, упорядоченных определенным образом. Поэтому познание пространства изначально основано на двух проти­воположных операциях - анализе (членении) и синтезе (соедине­нии). В мифологическом сознании это реализуется в виде особых принципов. Например, в годовом ритуале расчленения жертвы (образ старого мира) и затем собирания в единое целое ее отдельных частей на стыке старого и нового годов 4 фиксируется распадение этого ста­рого мира (пространственно-временного континуума) и переход к но­вому. Одновременно этот же момент лежит в основе более позднего понимания «относительно однородного и равного самому себе в сво­их частях пространства», что, в свою очередь, приводит к идее его из­мерения. Однако основной характеристикой мифологического пространства все же считается разнородность и прерывность, т.е. в пер­вую очередь его качественная расчлененность, а не количественная гомогенность.

Не случайно в архаическом сознании для пространства характерна культурная значимость места, в котором может оказаться человек. Центр пространства - это всегда место особой сакральной ценности. Внутри географического пространства оно ритуально обозначается некими осо­быми знаками, например камнем, храмом или крестом. Периферия пространства - это зона опасности, которую в сказках и мифах, отража­ющих указанное понимание, должен преодолеть герой. Иногда это даже место вне пространства (в неком хаосе), что фиксируется в выражениях «иди туда, не знаю куца». Победа над этим местом и злыми силами обо­значает факт освоения пространства, т.е. «приобщение его космизированному и организованному "культурному" пространству».

Такое понимание в снятом виде сохраняется и в наше время. До­статочно указать на особого рода ритуальные культурные пространст­ва, где наше поведение должно подчиняться фиксированным требо­ваниям и традициям. Так, на кладбище недопустимы смех и танцы, а в дружеской праздничной компании на лоне природы, наоборот, странно выглядит кислое и угрюмое выражение лиц. Здесь культурное качество пространства задает и определенное качество наших внут­ренних переживаний, и определенное качество поведения, хотя чисто физически или геометрически данные фрагменты земного простран­ства ничем не отличаются от иных его участков.

Еще одним важным свойством архаических представлений о пространственном устройстве бытия служит его не только «горизонтальная», но и «вертикальная» стратификация. Практически во всех мировых мифологических системах пространство делится на подземное, земное и небесное, где живут души усопших людей и темные существа подзем­ного мира, связанные с хаосом и смертью; смертные люди; бессмерт­ные боги. Каждое из этих трех вертикальных пространств, наряду с об­щими свойствами (оппозиция центра и периферии, динамичность, качественность), имеет и свои особенности. Пространство подземного мира в целом враждебно и чуждо для человека, земное - обыденно и привычно, а надземное - всегда чудесно и благодатно. Траектория дви­жения вниз всегда пространственно неблагоприятна и вынуждена, направление же вверх, напротив, желанно и благоприятно.

Наконец, важнейшим свойством мифологического пространства выступает то, что оно не отделено от времени, образуя с ним особое единство, обозначаемое как «хронотоп». К примеру, в надземном ми­ре время течет медленнее, чем в земном, словно приближаясь к веч­ности. В силу этого герой мифа может узнать там о своей грядущей судьбе и будущих событиях земного плана. Несколько дней, прове­денных там, могут равняться земному году и даже десятилетиям.

Подводя некоторый итог, можно сказать, что пространство в ми­фологическую эпоху трактовалось не как физическая характеристика бытия, а как своеобразное космическое место, в котором развертыва­лась мировая трагедия борющихся друг с другом богов, персонифици­рованных добрых и злых сил природы, людей, животных и растений. Это было вместилище всех предметов и событий, жизнь которых бы­ла в пространстве определенным образом упорядочена и подчинена общим закономерностям. Это был образ прежде всего культурного пространства, которое было иерархически упорядочено и качествен­но разнородно, а потому и его отдельные места были наполнены спе­цифическими смыслами и значениями для человека. Отсюда позже появится знаменитый шекспировский образ мира как театра, на сце­не которого разыгрывается бесконечная трагедия жизни, а люди выступают как актеры.

От времени человек ощущал в древности еще большую зависи­мость, так как с ним было связано понимание смерти: остановки как его индивидуального времени, так и неизбежного исчезновения все­го, что для него было значимо и дорого в мире: от родных и близких до любимых вещей. Человек имманентно жил в этом времени и боял­ся его. В древнегреческой мифологии Крон, один из сыновей-тита­нов Урана, по наущению матери, мстившей за сброшенных в Тартар сыновей-киклопов, восстает против отца и оскопляет его серпом. Последнее дает возможность позже трактовать имя «Крон как Chronos - «отец-время» с его неумолимым серпом». Этот образ не­умолимости серпа времени как всесокрушающей силы, перед кото­рой ничто не может устоять, прочно входит в человеческую культуру. Крон получает власть над Землей, зная, однако, по предсказаниям, что его должен свергнуть один из, сыновей. Тогда он пожирает всех сыновей, но одного из них - Зевса - удается спрятать. Зевс в конце концов побеждает Крона, и эта победа имела столь огромное значе­ние, что трактуется как начало нового времени, времени царствова­ния олимпийцев.

Таким образом, время в архаическом мифологическом сознании - это прежде всего некоторое «первовремя», которое отождествляется с «прасобытиями», своеобразными кирпичиками мифической модели мира. Это придает времени особый сакральный характер со своим внутренним смыслом и значением, которые требуют особой расшиф­ровки. Позже указанные «первокирпичики» времени преобразуются в сознании человека в представления о начальной эпохе, которая может конкретизироваться противоположным образом: либо как «золотой век», либо как изначальный хаос.

Мифическое время обладает свойством линейности. Оно первич­но разворачивается из нулевой точки, из момента творения мира. До времени первотворения не было и самого времени, «но эта модель постепенно... перерастает в другую - циклическую модель време­ни». Свойство цикличности (повторяемости) времени, подпитываясь повседневным бытом и практикой хозяйственной деятельности (суточные, месячные, сезонные, годовые, двенадцатилетние и прочие циклы), постепенно глубоко закрепляется в сознании человека и фиксируется в различного рода календарных и сезонных ритуальных праздниках, основанных на воспроизведении событий мифического прошлого, поддерживающих порядок и гармонию мирового целого.

Таким образом, подводя некоторые итоги мифологическим представлениям о пространстве и времени, мы получаем далеко не тривиальные выводы, которые не позволяют данные представления рассматривать как порождения примитивного сознания. Особенно это относится к пониманию тесной взаимосвязи пространства и времени, цикличности и линейности в существовании мира. Пространственно-временной континуум в мифологическом сознании выступает как ос­новной параметр устройства Космоса. В Космосе имеются особого рода сакральные точки (места), которые представляют собой центры мира. В образнометафорической форме это суть точки «начала во времени, т.е. времени творения, воспроизводимого в главном годовом ритуале, соответственно, сакрально отмеченных точек пространст­ва- "святынь", "священных мест" и времени - "священныхдней", "праздников"».

Иначе говоря, изначальный хаос упорядочивается посредством исходных пространственно-временных отношений и основанных на них структурообразующих ритуальных действиях. Все это определяет причинные схемы мирового развития посредством некой меры, «ко­торой все соответствует и которой все определяется, мирового закона типа rta в Древней Индии, Дике или логоса у древних греков, Маат у древних египтян и т.п.».

Мы не случайно уделили столь большое внимание мифологичес­ким взглядам на пространство и время. Господство физических моде­лей скрыло от нас тот факт, что человек имел когда-то совсем другие пространственно-временные представления. Они, как показывают современные научные исследования, содержали в себе глубокие инту­итивные догадки и прозрения, истинность которых, конечно, уже на ином фактическом и концептуальном материале, наука подтверждает только сегодня.

Это позволяет твердо утверждать, что неверно судить о каких-то всеобщих проблемах и закономерностях мирового бытия с позиций только физической картины мира, которая, как оказывается, подвер­жена более резким и быстрым изменениям, чем общефилософские или даже мифические представления о мире. Для этого достаточно сопоставить современные физические теории и физический взгляд на мир XVIII в. Они разительно отличаются друг от друга, и особенно в понимании пространственно-временных отношений. Как это ни па­радоксально, но архаический взгляд на них глубже, интереснее и эвристичнее для современного научного дискурса, нежели механисти­ческие научные модели времени и пространства.

Неудивительно, что, в силу своей принципиальной значимости для человека, категории пространства и времени с самого начала метафи­зических (и прежде всего онтологических) исканий философии оказы­ваются на первом плане. Остаются они в центре философского внима­ния и по сию пору, породив целый вал соответствующей литературы. При этом никак нельзя сказать, что метафизические представления о времени и пространстве приобрели сегодня сколь-нибудь законченный характер. Скорее мы могли бы солидаризироваться с одним из классиков их анализа - Аврелием Августином, который писал: «Что же такое время? Если никто меня о том не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему - нет, не знаю...».

Указанные сложности в понимании категорий пространства и вре­мени придают данной проблеме широкий комплексный характер. Поэтому философское понимание пространства и времени, с одной стороны, всегда сопряжено с развитием всего комплекса наук (а не одной только физики) и учитывает их позитивные результаты, а с дру­гой - опирается на собственные теоретические наработки в русле це­лостного онтологического подхода к их истолкованию.

Многоаспектное содержание категорий пространства и времени и не утихающие вокруг этого научные и философско-онтологические споры говорят об очень важных фактах: во-первых, о том, насколько глубоко укоренены наши сегодняшние философские представления о бытии (и в том числе представления о пространстве и времени) в тол­ще всей человеческой культуры, включая ее и рациональные, и внерациональные компоненты; во-вторых, о том, насколько тесно внутри самой философской онтологии переплетены проблемы философии природы, спекулятивной метафизики и антропологии. Как мы увидим ниже, специфическая пространственно-временная определенность свойственна и природным процессам, и культурному и духовно-экзистенциальному бытию человека.

Литература

1. Аристотель. Соч.: В4т. ТЗ. М., 1981.

2. Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992

3. Мелетинский Е.М. Время мифическое.// Мифы народов мира. В 2 т. Т. 1. М., 1994.

4. Мелюхин С. Материя в ее единстве, бесконечности и развитии. М., 1966.

5. Молчанов E. Четыре концепции времени в философии и времени. М., 1977.

ПРОСТРАНСТВО В МИФЕ

Мифическое пространство, по Кассиреру, можно представить как своеобразное средостение между чувственно воспринимаемым и чисто теоретическим пространствами. При этом следует исходить из совершенной полярности обоих: так называемое «физиологическое» пространство не имеет ничего общего с «метрическим» пространством евклидовой геометрии. Если в основании последней лежат три существенных признака постоянства, бесконечности и гомогенности, то признаки эти не только чужды чувственному восприятию, но и противоречат ему, имеющему дело с конечным, анизотропным и негомогенным пространством. Мифическое пространство в этом смысле в такой же мере родственно чувственному пространству, в какой оно резко противопоставлено геометрическому. Оно, по Кассиреру, вовсе не ведает разделения «места» и «содержания»; место в нем всегда заполнено определенным содержанием. В противоположность гомогенности геометрического пространства, каждое местоположение и направление в нем словно бы помечено особым акцентом - здесь, считает Кассирер, сказывается основной мифический закон артикуляции мира через различение сакрального и профанного. Первичное пространственное различение, свойственное мифу, сводится как раз к этим двум сферам: обычной, всеобще-доступной и экстраординарной, запретной.

Но мифическому пространству, при всем его отличии от «рационального», присуща также некая общая функция, выражающаяся в соотнесении самых несхожих элементов и в изображении качественных различий, по природе своей непространственных. Эту функцию Кассирер, как и в случае языка, объясняет через «схематизм», благодаря которому миф переводит качества в пространственные образы и придает им наглядность. Так, в древнейших тотемистических воззрениях мы встречаемся с расчленением всего бытия на классы и группы; каждая вещь становится здесь «понятной» лишь через включенность в систему тотемистических классов и помеченность какой-нибудь характерной меткой. Последняя, по Кассиреру, никоим образом не должна быть принимаема за простой знак; это - выражение реально ощущаемых связей, которые обозреваются лишь в пространственном выражении (такова изначальная форма мифомышления, проявляющаяся в самых различных мифологиях). Но и здесь универсальность пространственного созерцания отличается от чисто теоретического построения пространства. Функциональному пространству чистой математики миф противопоставляет структурное пространство; весь космос, считает Кассирер, построен в мифе как бы по одной определенной модели, являемой либо в увеличенных, либо в уменьшенных масштабах, но при этом всегда неизменной. «Всякая связь в мифическом пространстве покоится, в конечном итоге, на этой изначальной идентичности; она восходит не к однородности действия, не к динамическому закону, а к изначальному тождеству сущности» (2.114). Классическим выражением этого принципа является, по Кассиреру, астрология с ее учением о предетерминации, где целое содержится уже в самом начале жизни человека, в констелляции часа его рождения, и лишь проявляется (не возникает!) во времени, всегда в каждой части равное себе. Но астрология кульминирует мифическое созерцание пространственно-физического космоса (в аспекте планетарного мира); и миф, по Кассиреру, движим, как и язык, постепенным выхождением из тесного круга чувственно-пространственного бытия. Как и языку, ему присуще ориентироваться в пространстве по частям человеческого тела, «отображая» в них определенные сферы расчлененного бытия. Кассирер полагает, что зачастую именно в форме этого отображения следовало бы искать ответа на вопрос о мифическом первоначале; во всяком случае к ней сводится вся мифическая космография и космология. Но поскольку мир образован из частей некоего (человеческого или сверхчеловеческого) существа, ему, при всей разрозненности отдельных его элементов, всегда свойственно мифически-органическое единство. В одном из гимнов Ригведы изображено такое возникновение мира из тела Пуруши; мир и есть Пуруша, которого боги принесли в жертву, создав из его особым образом раскромсанных членов совокупность отдельных существ. «Так, - гласит комментарий Кассирера, - на самой заре мифомышления единство микрокосмоса и макрокосмоса, воспринимается как через образование человека из частей мира, так и через образование мира из частей человека» (2.116). Аналогичная, хотя и в обратном направлении, картина явлена в христианско-германской мифологии, где тело Адама образуется из восьми частей по принципу соответствия их земле, морю, растениям и т. д. В обоих случаях, по Кассиреру, миф исходит из пространственно-физического соответствия между миром и человеком, заключая от этого соответствия к единству первоначала. Впрочем, он не ограничивается только отношением человека и мира. Поскольку всякое сходство восходит в мифомышлении к принципу идентичности, этот принцип фундирует и аналогию пространственных структур. Последние значимы лишь в той степени, в какой они являются различными формами выражения одной и той же сущности, проявляющейся в совершенно разных измерениях. Именно в этом принципе видит Кассирер объяснение странного факта отсутствия в мифе пространственной дали; самое дальнее сключается с самым близким, коль скоро оно может каким-либо образом «отражаться» в нем. Эта категория универсального соответствия - один из наиболее фундаментальных устоев мифомышления; Сведенборг в XVIII столетии построил на ней свою систему «небесных арканов». На ней зиждется не только «магическая анатомия», но и мифическая география и космография, зачастую даже синтез их. Семичастная карта мира Гиппократа изображает землю в виде человеческого тела; голова обозначает Пелопоннес, Истмосу соответствует спинной мозг, Ионии - диафрагма, т. е. как бы «пуп мира»; при этом имелись в виду, все духовные и нравственные свойства народов, заселяющих эти местности. Понять описанный феномен можно, по Кассиреру, лишь исходя из специфики мифического сознания пространства. Ибо мифомышление просто исключает какую-либо внешнюю и случайную связь между сущностью вещи и ее местонахождением; напротив, место само есть часть бытия вещи. По наблюдениям Гоуита, члены австралийских туземных кланов состоят в родстве не только друг с другом, но и с определенными местностями, где каждому клану принадлежит прежде всего одно точнейшим образом определенное направление в пространстве и определенный участок. Умерших членов клана хоронят, располагая трупы так, чтобы они сохранили место и направление, выделенное их клану. Во всем этом, считает Кассирер, выявляются две основные черты мифического чувства пространства - сплошная квалификация и партикуляризация, из которых оно исходит, - и систематизация, к которой оно стремится. Последняя черта наиболее отчетливо заметна в астрологической форме «мифической георафии». Кассирер приводит в этой связи весьма выразительный пример. Уже в древнем Вавилоне земля, сообразно своей принадлежности к небу, была разделена на четыре области: над Аккадией, т. е. южным Вавилоном, бодрствовал Юпитер, над Амурру, западом, - Марс; области Субарту и Элам, север и восток, подчинялись Плеядам и Персею. Позднее существовала и семичленная планетарная схема. Здесь, по Кассиреру, мифомышление исходит уже не из ориентировки на человеческое тело; сугубо чувственное воззрение преодолевается универсальным и космическим, но принцип упорядочения остается неизменным. Мифомышление охватывает некую вполне определенную, конкретно-пространственную структуру и использует ее как бы в качестве компаса для ориентации во всем мире. При этом, считает Кассирер, вопрос должен ставиться не о механизме транспозиции чисто качественных различий в пространственные, но о мотиве, побуждающем мифомышление свершаться в изначальном полагании именно этих пространственных различий. Иными словами, вопрос ставится о выделении в мифическом пространстве вообще отдельных «местностей» и направлений: каким образом происходит мифическая акцентация пространства? Кассирер пытается решить эту проблему по аналогии: несомненно, что миф расчленяет пространство по совершенно иным критериям и признакам, чем теоретическое мышление, которое опирается на идеальную систематизацию многообразия чувственных впечатлений. Эмпирическая прямая, эмпирический круг и шар получают определенность лишь на фоне идеального геометрического мира, прямой, круга и шара как таковых. Совокупность геометрических законов служит нормой и инструкцией для эмпирически-пространственного мира. Аналогично обстоит дело и с физическим пространством: прогресс физики, по Кассиреру, отмечен решительным искоренением всех «антропоморфных» составных частей физической картины мира. Так, в космических масштабах физика устраняет чувственное противопоставление «верха» и «низа», которые значимы здесь лишь в связи с эмпирическим явлением тяжести и закономерностью ее. Физическое пространство обозначается как силовое пространство; понятие же силы, в своем чисто математическом понимании, восходит к понятию закона и, стало быть, функции. Совершенно иную картину являет структурное пространство мифа. В нем закон заменен неким ценностным акцентом, выражающимся в противоположности сакрального и профанного. Никаких чисто геометрических или чисто географических, идеально помысленных или эмпирически воспринятых различий; только наличие некоего прачувства, на котором зиждется все и к которому восходят все дифференциации пространства. Направления расходятся в пространстве исключительно в силу своей помеченности различными акцентами; эта же акцептация сообщает им специфическую значимость. По Кассиреру, мы сталкиваемся здесь со спонтанным актом мифически-религиозного сознания, имеющим, впрочем, определенный физический коррелят. «Расцвет мифического чувства пространства, - говорит он, - повсеместно исходит из противоположности дня и ночи, света и тьмы » (2.122). Исключительное значение этой противоположности определяется ее ролью в формировании религиозных культур; отдельные религии (в особенности иранская) могут быть прямо обозначены как сквозная систематизация ее. Происхождение мира и миропорядка мифомышление сводит к борьбе света и тьмы и к победе света: вырыв света из тьмы Кассирер, применяя гетевский термин, называет первофеноменом мифа. С этим первофеноменом и связано членение мифического пространства по акцентации сакрально-профанного. Восток и Запад, Север и Юг в этом смысле вовсе не различаются здесь на манер эмпирического восприятия; всем им присуще специфическое бытие и специфическая значимость, воспринимаемая не как абстрактно-идеальная связь, а как самостоятельное живое «образование» - это, по Кассиреру, доказывается уже тем, что они особым образом обожествлены. Акцентировано каждое пространственное определение; каждому присущ «характер»: божественный или демонический, сакральный или профанный, дружественный или враждебный. Восток, будучи восходом света, есть также исток и начало всяческой жизни; Запад, как закат света, овеваем ужасами смерти; феномен восходящего и заходящего солнца контрапунктирует мифические события. Здесь, по Кассиреру, вновь мы встречаемся с динамикой, присущей всем подлинно духовным формам выражения. Форма не обусловлена застывшей границей между «внутренним» и «внешним», но изображает их текучесть. «Так, в пространственной форме, набрасываемой мифомышлением, вырисовывается общая мифическая жизненная форма » (2.126). Классическим выражением этой взаимосвязи Кассирер считает римский сакральный порядок, детально описанный Ниссеном. Здесь мифически-религиозное чувство сакрального объективируется в созерцании пространственных отношений. Освящение выражается и изображается в пространстве: путем выделения и ограждения определенного участка. Эту связь язык сохранил в слове templum, восходящем к корню (греч.) и означающем вырезанный, ограниченный. Так, поначалу обозначает оно священный, принадлежащий божеству участок; в дальнейшем применении оно распространяется на каждый отдельный земельный участок, поле или сад, принадлежащие теперь божеству, царю или герою. Но, по древнейшему религиозному воззрению, такой замкнутой и освященной областью является и все небесное пространство; и оно - храм, заселенный единым божественным бытием. Это единство подвергается теперь сакральному членению. Небо разделяется на четыре полярные части: Юг, Север, Восток и Запад. Из этого изначального деления вырастает вся система римской «теологии». Авгур, наблюдающий небо, дабы вычитать в нем знаки земных свершений, предварительно расчленяет само небо на определенные отрезки. Восточно-западная линия, отмеченная ходом солнца, просекается вертикалью северо-южной линии. Этим крестным пересечением обеих линий (decumanus и cardo, как обозначает их жреческий язык) религиозное мышление образует себе схему координат; Ниссен подробно прослеживает перенесение и дифференциацию этой схемы в области правовой, социальной, государственной жизни; на ней покоится развитие понятия собственности и обозначающей ее символики, ибо самый акт «лимитации», образующий собственность как таковую, повсеместно связан с сакральным порядком пространства, с делением мира накрест. Отсюда же берет начало и разделение ager publicus и ager divisus et adsignaius в римском государственном праве: идея templum’а определяет не только частную собственность, но и мельчайшую структуру италийских городов. К ней, как это показали исследования Морица Кантора, восходит и римская математика. Кассирер идет дальше, находя аналогичные отзвуки и в греческой математике, развивавшей форму логико-математического определения из мифически-пространственной ориентировки. Язык, считает он, сохранил живые следы этой связи в латинском выражении contemplari, означающем чисто теоретическое созерцание и этимологически восходящем к идее Templum’a, размеченного пространства небесных созерцаний авгура. «Контемпляция» органически присуща и христианскому средневековью (в праксисе школы Гуго Сен-Виктора она знаменует последнюю стадию познания). Но изначально пространственный смысл ее, по Кассиреру, ярче всего выражен в храмовой символике, ориентирующейся по четырем частям света, сообразно четвероякости креста.

Таким образом, построение пространства в мифе всегда связано с сакральными воззрениями. Кассирер обращает внимание в связи с этим и на интереснейший факт границ мифического пространства. «Почти везде, - говорит он, - наличествуют таинственные обычаи, в которых одинаковым или схожим образом высказывается почитание порога и страх перед его святостью» (2.131). Так, уже римляне почитали Terminus как божество в виде межевой черты, которая на празднестве терминалий украшалась венком и окроплялась кровью жертвенного животного. В самых различных культурах почитался порог храма, отделяющий божественное пространство от профанного мира; сакральность порога выразилась впоследствии в форме демаркации, защищающей землю, поле, дом от вражьего посягательства. Вся эта пространственная символика, считает Кассирер, простирается на такие жизненные отношения, которые не имеют никакой прямой связи с пространством. Но такова природа мифомышления: качественная акцентация любого сколько-нибудь значимого содержания всегда изображается здесь в форме пространственного обособления.

Чтобы полнее осветить суть философского понимания пространства и времени - важнейших феноменов человеческой культуры и сущностных характеристик нашего индивидуального существования, необходимо кратко проанализировать те представления о них, которые существовали в прошлом.

Пространство является важнейшим атрибутом бытия. Человек всегда живет в нем, осознавая свою зависимость от таких его характеристик, как размеры, границы, объемы. Он измеряет эти размеры, преодолевает границы, заполняет объемы, т. е. он сосуществует с пространством. Такое сосуществование породило еще в архаическом сознании людей любопытные представления о нем, которые интересны нам и сегодня. В мифологии пространство одухотворено и разнородно. Это не хаос и не пустота. Оно всегда заполнено вещами и в этом смысле является своеобразным преодолением и упорядочиванием мира, тогда как хаос олицетворяет собой отсутствие пространства.

Это отражается в так называемых "мифах творения", которые присутствуют во всех мировых мифологиях и описывают процесс постепенного оформления хаоса, его переход из неоформленного состояния в пространство, как нечто оформленное, посредством его заполнения различными существами, растениями, животными, богами и т. д. Таким образом, пространство - это особым образом организованная совокупность объектов и процессов.

Для мифологического пространства характерно свойство спирального развертывания по отношению к особому "мировому центру" как некой точке, через которую как бы проходит воображаемая "ось" разворота. Такое значение сохраняется и в современном языке, где пространство ассоциируется с понятиями, обозначающими "расширение", "простирание", "рост".

Кроме того, мифологическое пространство развертывается организованно, закономерно. Оно состоит из частей, упорядоченных определенным образом. Поэтому познание пространства, изначально основано на двух противоположных операциях - анализе (членении) и синтезе (соединении). Это легло в основу более позднего понимания относительно однородного и равного самому себе в своих частях пространства. Однако основной характеристикой мифологического пространства все же считается разнородность и прерывность, т. е. в первую очередь его качественная расчлененность.

Именно прерывность пространства формирует в сознании человека культурную значимость места, в котором он может оказаться. Центр пространства - это всегда место особой сакральной ценности. Внутри географического пространства оно ритуально обозначается некими особыми знаками, например камнем, храмом или крестом. Периферия пространства - это зона опасности, которую в сказках и мифах, отражающих указанное понимание, должен преодолеть герой. Иногда это даже место вне пространства (в неком хаосе), что фиксируется в выражении "иди гуда, не знаю куда". Победа над этим местом и злыми силами означает факт освоения пространства. Такое понимание, в снятом виде, сохраняется и в наше время. Достаточно указать на особого рода ритуальные культурные пространства, где наше поведение должно подчиняться фиксированным требованиям и традициям. Так, на кладбище недопустимы смех и танцы, а в дружеской праздничной компании на лоне природы, наоборот, странно выглядит кислое и угрюмое выражение лиц. Наконец, важнейшим свойством мифологического пространства является то, что оно не отделено от времени, образуя с ним особое единство, обозначаемое как хронотоп.

Как видим, пространство в мифологическую эпоху трактовалось не как физическая характеристика бытия, а представляло собой своеобразное космическое место, в котором развертывалась мировая трагедия борющихся друг с другом богов, персонифицированных добрых и злых сил природы, людей, животных и растений. Это было вместилище всех предметов и событий, жизнь которых была в пространстве определенным образом упорядочена и подчинена общим закономерностям. Это - образ прежде всего культурного пространства, которое иерархически упорядочено и качественно разнородно, а потому и его отдельные места наполнены специфическими смыслами и значениями для человека. Отсюда понятен знаменитый шекспировский образ мира как театра, на сцене которого разыгрывается бесконечная трагедия жизни, а люди выступают как ее актеры.

Человек ощущал в древности еще большую свою зависимость от времени, так как с ним было связано понимание смерти, остановки как его индивидуального времени, так и неизбежного исчезновения всего, что для него было значимо и дорого в мире: от родных и близких до любимых вещей. Человек жил во времени и боялся его, что воплощено в древнегреческой мифологии в фигуре Крона, одного из сыновей-титанов Урана. Крон, символизирующий собой время, получает власть над Землей, зная, что его должен лишить власти один из его сыновей. Он пожирает всех сыновей, кроме одного, Зевса, которого удается спрятать. В этом эпизоде время предстает как поток, уносящий с собой в небытие все сущее. В конце концов Зевс побеждает Крона, и эта победа имела столь огромное значение, что трактуется как начало нового времени, времени царствования олимпийцев.

Таким образом, в архаическом мифологическом сознании время - это прежде всего некоторое "первовремя". Оно отождествляется с "прасобытиями", своеобразными кирпичиками мифической модели мира, что придает времени особый сакральный характер со своим внутренним смыслом и значением, которые требуют особой расшифровки. Позже указанные "первокирпичики" времени преобразуются в сознании человека в представления о начале мира, или начальной эпохе, которое может конкретизироваться противоположным образом: либо как золотой век, либо как изначальный хаос.

Мифическое время обладает свойством линейности в смысле разворачивания из некой нулевой точки, из момента творения мира. Но одновременно, уже возникнув, время приобретает свойство цикличности (повторяемости), что соответствует цикличности самой жизни людей, фиксируемой в различного рода календарных и сезонных ритуальных праздниках, основанных на воспроизведении событий мифического прошлого, поддерживающих порядок и гармонию мирового целого.

В процессе анализа мифологических представлений о пространстве и времени мы обнаруживаем, что данные представления нельзя рассматривать как порождение примитивного сознания. Особенно это относится к пониманию тесной взаимосвязи пространства и времени, цикличности и линейности в существовании мира. Пространственно-временной континуум в мифологическом сознании выступает как основной параметр устройства Космоса. В Космосе имеются особого рода сакральные точки (места), которые представляют собой центры мира. Иначе говоря, изначальный хаос упорядочивается посредством исходных пространственно-временных отношений и основанных на них структурообразующих ритуальных действий.

Неудивительно, что в силу своей принципиальной значимости для человека понятия пространства и времени с самого начала зарождения философии оказываются в числе ее самых ключевых проблем. Остаются они в центре философского внимания и по сию пору, породив огромный вал соответствующей литературы. При этом никак нельзя сказать, что философские представления о времени и пространстве приобрели сегодня завершенный характер. С одной стороны, эти представления всегда сопряжены с развитием всего комплекса наук (а не одной только физики) и учитывают их позитивные результаты, а с другой стороны, опираются на собственные теоретические наработки в русле целостного онтологического подхода к их истолкованию.

В философии и науке существовали самые разнообразные трактовки пространства и времени.

Пространство понималось как:

Протяженная пустота, которую заполняли все тела, но которая от них не зависела (Демокрит, Эпикур, Ньютон);

Протяженность материи или эфира (Платон, Аристотель, Декарт, Спиноза, Ломоносов); форма бытия материи (Гольбах, Энгельс);

Порядок сосуществования и взаимного расположения объектов (Лейбниц, Лобачевский);

Комплекс ощущений и опытных данных (Беркли, Мах) или априорная форма чувственного созерцания (Кант).

Время также трактовалось по-разному:

Субстанция или самодовлеющая сущность, и с этим было связано начало выявления его метрических свойств (Фалес, Анаксимандр); с этой трактовкой связано возникновение субстанциальной концепции времени;

Гераклит ставит вопрос о текучести, непрерывности и универсальности времени, закладывая традицию его динамической трактовки;

Парменид, напротив, говорит о неизменности времени, о том, что видимая изменчивость - это особенность нашего чувственного восприятия мира, а истинным бытием обладает лишь вечное настоящее Бога; это можно считать возникновением статической концепции времени;

Платон закладывает основы идеалистической реляционной трактовки времени. В его мире идей время статично, там царит вечность, а вот для "неистинного" мира телесных вещей время динамично и релятивно; тут есть прошлое, настоящее и будущее;

Длительность существования и мера изменений материи (Аристотель, Декарт, Гольбах); форма бытия материи, выражающая длительность и последовательность изменений (Энгельс, Ленин), - материалистический вариант реляционного подхода;

Абсолютная субстанциальная длительность, однородная для всей Вселенной и независимая ни от каких взаимодействий и движений вещей (классическая субстанциальная концепция Ньютона);

Относительное свойство феноменальных вещей, порядок последовательности событий (классический вариант реляционной концепции Лейбница);

Форма упорядочивания комплексов ощущений (Беркли, Юм, Мах) или априорная форма чувственного созерцания (Кант).

В целом же, как видим, понимание пространства и времени можно свести к двум фундаментальным подходам: один из них рассматривает пространство и время как независимые друг от друга сущности, другой - как нечто производное от взаимодействия движущихся тел.

В классической науке с Ньютона и Галилея время и пространство рассматриваются как особого рода сущности, как некоторые субстанции, существующие сами по себе, независимо от материальных объектов, но оказывающие на них существенное влияние. Они представляют собой как бы вместилище тех материальных вещей, процессов и событий, которые происходят в мире. При этом время рассматривается как абсолютная длительность, а пространство трактуется как абсолютная протяженность. Это обозначается как субстанциальная концепция.

На такую трактовку пространства и времени опирался Ньютон при создании своей механики. Данная концепция превалировала в физике вплоть до создания специальной теории относительности. В философии возможны как идеалистические варианты решения рассматриваемой проблемы, когда, например, пространство трактовалось как особая субстанция, порожденная духом, так и материалистические, в которых пространство понималось как субстанция, существующая или наряду с материей, или же выполняющая порождающие субстанциальные функции.

В реляционной концепции пространство и время рассматриваются как особого рода отношения между объектами и процессами. Физика вплоть до появления теории Эйнштейна базировалась на субстанциальной концепции пространства и времени, хотя в рамках философии присутствовали, как мы показали выше, и другие представления. Почему так произошло? Потому, что на данном историческом отрезке именно субстанциальные представления можно было наполнить конкретным физическим содержанием. Поэтому речь идет не о том, какие представления являлись наиболее истинными, наиболее адекватными бытию, а о выборе тех представлений, которые по конкретным научным критериям могли быть вписаны в выбираемую научную модель. Уже это придает относительность не только ньютоновскому, но и вообще любому физическому описанию мира.

Фундаментом классической физики была механика. Мир представляет в ней систему взаимодействующих частиц или кирпичиков материи - атомов. Их движение подчиняется законам классической ньютоновской динамики. Основное свойство атомов - их материальность или вещественность. Система взаимодействующих атомов и их конгломератов образует вещественное бытие в целом.

Пространство, которое существует вне и независимо от сознания человека, - это "невещественное" бытие. По своим свойствам оно противоположно материи, но в то же время является условием ее бытия. Время абсолютно; порядок событий во времени имеет абсолютный характер и охватывает все физические события в мире. Поэтому с точки зрения ньютоновской физики пространство и время - это предпосылки, которые сами по себе не должны анализироваться. При этом абсолютной и самодовлеющей сущностью выступает пространство, которое предшествует как веществу, так и времени.

С философской точки зрения это было очень сильное огрубление бытия, основанное на распространении на него свойств отдельной его части. Свойства локальной части экстраполировались здесь на весь мир. Предполагалось, что он так устроен везде. Рассуждение весьма типичное для ученых и сегодня. Физика, безусловно, дает описание мира, но, как и любая иная наука, опирается лишь на те знания и представления, которые она может обобщить на данном этапе. С философских позиций понятно, что этих данных всегда будет недостаточно, а значит, никакая картина мира не может претендовать на полноту. Более того, данная картина мира весьма относительна и субъективна, так как очень часто базируется на введении сил и представлений, которые являются не чем иным, как некими умозрительными конструкциями, созданными именно для заполнения недостаточности физического обоснования.

Так, ньютоновская физика вводит понятие эфира в качестве особой универсальной среды. Считалось, что эфир пронизывал все тела и им было заполнено пространство. С помощью этого понятия, как казалось, удавалось объяснить все известные тогда явления в физическом мире. При этом физики долгое время просто игнорировали тот факт, что сам эфир оставался недосягаемым для физического эксперимента. Создалась парадоксальная ситуация, когда в основе экспериментальной физической науки лежало понятие эфира, которое эмпирически не было подтверждено, а значит, согласно критериям этой науки, было за рамками научного познания.

Понятие одновременности в классической физике трактовалось также согласно субстанциальной концепции времени. Одновременными считались все те события, которые произошли в одно мгновение. С точки зрения здравого смысла это действительно так, и потому даже в голову никому не приходило, что это необходимо обосновывать. Однако позже оказалось, что это не так.

Во второй половине XIX в. научные открытия заставляют ученых перейти к реляционной трактовке пространства и времени. Развивается классическая электродинамика, которая базируется на отказе от принципа дальнодействия, т. е. мгновенного распространения света. Дело в том, что в классической физике свет распространялся в особой светоносной среде - эфире. Согласно единой теории электромагнитного поля, движение Земли относительно мирового эфира должно влиять на скорость распространения света. Начиная с 1881 г. сначала Майкельсон, а затем - с 1887 г. - он же совместно с Морли ставят серию опытов с целью эмпирического подтверждения данной идеи (в историю науки данные опыты вошли под именем их авторов как "опыты Майкельсона - Морли"). Однако результат опытов оказался негативным, скорость света при всех измерениях оставалась постоянной.

Лоренц и Фицджеральд объяснили это сокращением размеров движущихся тел и замедлением хода движущихся часов, что являлось попыткой "спасти" классическую физику. И это было не случайно, так как в противном случае из результатов опыта вытекали следующие выводы, невозможные для ученых, придерживающихся классических физических представлений:

1. Земля неподвижна, что явно противоречило науке, которая экспериментально обосновала факт движения Земли.

2. Эфира нет, что также противоречило науке, так как с помощью понятия эфира был сделан ряд открытий и объяснено множество явлений, например в рамках волновой теории света.

В 1905 г. А. Эйнштейн излагает свою специальную теорию относительности, успешно разрешая накопившиеся противоречия, но отрицая при этом существование эфира.

Постулатами его теории являются следующие:

1. Специальный принцип относительности, согласно которому законы природы неизменны во всех инерциальных системах отсчета, т. е. в системах, находящихся в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения.

2. Принцип предельности: в природе не может быть взаимодействий, которые превышают скорость света.

Из данной теории следовал целый ряд выводов, касающихся понимания пространства и времени, которые уже существовали в философии в рамках реляционных представлений.

Прежде всего, изменялся смысл категорий времени и пространства. Пространство и время предстали как относительные свойства бытия, зависящие от систем отсчета. Оказалось, что пространство и время имеют физический смысл только для определения порядка событий, связанных материальными взаимодействиями. Кроме того, пространство и время оказались имманентно взаимосвязанными друг с другом (четырехмерное пространство Г. Минковского), а все события в мире стало возможным трактовать как происходящие в пространственно-временном континууме.

Отсюда был сделан принципиальный вывод, что сами пространство и время производны от конкретных физических событий и взаимодействий. Иными словами, они не являются независимыми онтологическими сущностями. Реально только физическое событие, которое можно описать в пространственно-временных характеристиках. Соответственно проблема установления одновременности событий есть лишь конвенция, соглашение путем синхронизации часов с помощью светового сигнала.

Общий смысл интерпретаций эйнштейновских открытий сводился к тому, что время и пространство не объективны, а есть лишь результат нашей конвенции. Однако сам Эйнштейн с такими субъективистскими трактовками не соглашался. Если, например, Мах говорил о том, что пространство и время - комплексы наших ощущений, то Эйнштейн оговаривался, что физический смысл пространству и времени придают реальные процессы, которые позволяют установить связь между различными точками пространства.

Таким образом, в философском плане пространство и время предстали как важнейшие атрибуты бытия, характеризующие функцию физических отношений между объектами.

Основные черты и образы мироздания в иносказательной форме отображены мифами, обычаями, календарными системами, символами, а также содержатся в эзотерических учениях. Пространственно-временная структура мира древних находит выражение в различных видах членения тех или иных процессов, событий и в способах ориентации по сторонам света — всего того, что связано с непрерывающимися ритмическими движениями небесных светил. Много тысячелетий назад естественно сформировалось не только представление о целостности окружающей природы, но и о её дву- и триединстве, четырёх- и пятикратии и т. д.

Обо всём этом ведёт рассказ Антонина Валерьевна ДОБРЯКОВА, выступавшая с научным докладом в Московском университете на известном междисциплинарном семинаре профессора В.П.Левича по проблемам ВРЕМЕНИ.

(Путешествие от «единицы» до «тринадцати»)

Живя на земле под вечно меняющим своё положение куполом неба, древний человек взрастил в себе ощущение «текучести» того, что ныне именуем мы временем. Архаичные культуры заимствовали временные ориентиры из природных ритмов разного характера, представляя их в образах и культах.

Первоначальной временной шкалой была, несомненно, линейная (или единичная ), когда события человеческой жизни и сообщества соотносились с явлениями природы, равноценными по характеру и сопоставимыми со сроками жизни. Так вёлся счёт только по восходам, или же — по дням (точнее, полдням), по лунам — от одного полнолуния до другого, или — от новолуния до новолуния, по летам или по вёснам и зимам. Такой тип деления не предполагает пространственной привязки и потому был развит у свободно кочующих племён. Он соответствует единому, неделимому племенному божеству (чаще мужскому), совмещающему в себе все значимые социальные функции и занятия. Отсюда — непонятные «женские» занятия мужских солнечных и лунных божеств или же «мужские» — у женских (солнечный бог-ткач или повар и Диана-охотница), причём данная версия не противоречит также гермафродитному прошлому этих богов.

Рис.1. Трискеле

Кочевое прошлое человечества отражается в мифах о небесном охотнике, об олене-золотые рога, везущем Солнце (отсюда — золотой цвет рогов) или являющемся Солнцем. Каждый день охотник догоняет и убивает оленя, и каждое утро тот рождается вновь. Представления о смерти и вечном воскресении солярного божества привели к тому, что направление на запад стало не только символом смерти, но и вечной жизни, бессмертия солярного бога. Например, в армянском эпосе есть фраза: «Наделён бессмертием, подобно заходящему солнцу». В архаике лошадь и бизон (бык или буйвол) были промысловыми животными и приравнивались к оленю. От этих охотничьих мифов и возникло обожествление коней и быков в виде небесных светил и распространённое в древности соединение Солнца и Коня, Луны и Быка. Небесные лошади, связанные с Солнцем, даже ритуально назывались оленями, например, у древних алтайцев, когда на приносимых в жертву в погребальные курганы коней надевали золотые маски с оленьими рогами.

Возможны два пути происхождения бинарности времён в мифологии: градация, или членение, поляризация (восход—закат, зима—лето, новолуние—полнолуние) одного и того же единого в прошлом ритма; сегрегация, совмещение двух ритмов в один цикл с разделением функций между ними (полярности Солнце—Луна, день—ночь) . Непосредственное наблюдение светопериодичности в архаике привело к парадоксальному, на первый взгляд, для современной мысли положению, что временное и пространственные ориентиры жёстко привязаны друг к другу . (Тем не менее, это вполне согласуется с идеей «относительности», провозглашаемой нынешней наукой. — Ред.). Так восток—запад, несомненно, есть наидревнейшая пространственно-временная ось человечества, повсеместно связанная с направлением на восход и закат Солнца. Мифологемы охотничьих племён, сохранившие самые древние пласты кочевого периода человечества, почти всегда связывают восток с «рождением» Солнца и солярными по происхождению мифическими персонажами (из христианского псалма можно упомянуть слова: «Воздавай хвалу Господу, восходящему над небом на востоке», и это только одно из многочисленных упоминаний о Христе как солярном Божестве), а запад считают местом «умирания», но также царством почитаемых племенами предков и духов. У древних евреев сакральным направлением считалось западное, двери храмов были ориентированы на запад, тогда как в христианской традиции преимущественным направлением является восточное.

В чём ещё проявляется дуальное членение мира в восприятии древних? Общее происхождение от единого образа приводит к появлению «близнецовых», или «братских», мифов, как вариант — «сестринских» мифов. Можно проследить возникновение множественности образа чисто фигуративно. Сначала божество становится двуликим: для римлян — двуликий Янус; у африканцев, индокитайцев, полинезийцев — маски, раскрашенные на две стороны (половина лица белая, половина чёрная); время живых и время мёртвых; ночь и день. Потом персонаж становится двухголовым (и, далее, многоголовым), где туловище означает первоначальное единство, а разные головы — уже отдельные функции или периоды. Затем деление продолжается, и появляются два (затем — большее число) отдельных персонажей, исходно — братьев или сестёр. Так, у индейцев зуни «возлюбленные близнецы» делили племя на две фратрии — людей зимы и людей лета. Солярное происхождение близнецовых мифов отмечалось неоднократно; впрочем, некоторые исследователи его оспаривают, связывая этот символ с двумя яркими звёздами в созвездии Близнецов (Поллукс и Кастор). Возможно, тут две самостоятельные ветви происхождения мифа, поскольку близнецовые легенды есть у народов (майя, например), у которых место данного участка небосвода обозначается совершенно иной символикой (созвездием Черепахи).

К восприятию первоначально единого аспекта как антагонистической дуальности приводит поляризация функций близнецов, когда один из них связывается с добром и светом, миром живых (Авель), и ему противостоит брат-антипод, покровитель сил мрака и зла, смерти (Каин). Отсюда же появление пары братьев — бессмертного и смертного.

Необходимо подчеркнуть особенность построений архаических культур, связанных с категорией времени, а именно — использование одинакового способа градации периодов для циклических процессов различного масштаба. Это очень важный момент в понимании категории мифологическое время. Так, аналогичные линейные ряды приводятся для суток, годов, лунных периодов . Восход Солнца ассоциируется с весной, полдень — с летом, закат — с осенью, зима — с полночью (имеется ещё одна система, при которой весна является полночью, лето — рассветом, осень — полуднем, зима — закатом). Лето связывают с полнолунием, а зиму — с новолунием. И эта лунная бинарность, также воспринимаемая как смерть и рождение соответствующего божества, может оказаться тесно переплетённой с солнечной.

Следствием этого принципа является существование «времени богов», то есть масштабов жизни, несопоставимых с человеческими. У индусов — это чрезвычайно малые или огромные промежутки времени, которые получаются делением или умножением солнечных, человеческих лет на сотни и десятки. (Один год изначально приравнивался к одному «дню Брамы»).

Лунная бинарность (полнолуние—новолуние) важна для ориентации — до полнолуния и после полнолуния (растущий и убывающий месяцы). Практически во всех мифологемах время первого периода рассматривается как благоприятное для всего живого, а время второго — как опасное и тяжёлое. Иногда это отражено и в мифах как жизненный период божества (младенец — месяц, юноша, зрелый мужчина, пожилой и старик, затем три дня «смерти» - новолуние)

Рис.2а. Стороны света в христианской мистике. Кватернер Иезекииля

Дальнейшее усложнение пространственно-временных представлений, прослеживаемых в мифологических сюжетах, древних календарях и культах, дают различные троичные градации. С идеей троичности связан солнечный цикл: трёхчастное деление — утро, полдень, вечер. Так, в сказке о Василисе Прекрасной упоминаются три всадника: красный (восходящее солнце), белый (полуденное) и вороной (вечернее). Древнеегипетский бог Солнца произносит: «Я — Хепри утром, я — Ра в полдень, я — Атум вечером». Важно отметить, что единое божество объединяет уже три независимых мифологических образа, сменяющих друг друга, отличающихся по своим характеристикам. Это чрезвычайно типично для всех регионов и мифологических систем. Определённые отрезки суточного цикла становятся различными качествами определённого божества, его собственным временем.

Рис. 2б. Стороны света в христианской мистике. Кватернер Ап. Иоанна

У древнейших народов Европы существовал символический знак, именуемый трискеле (рис.1): от сочетания три и скелос — кость, или нога (у крито-микенцев, этрусков, кельтов). Он известен у древних японцев и народов Гималаев (Сикким, Бутан). Три спирали, а иногда — три ноги, бегущие друг за другом по окружности. Изначально изображался бег Солнца, а затем это стало символом бега времени , хода истории и вращения светил.

У индусов известны «три шага Вишну» и год, разделённый на три сезона по четыре месяца. Также существует легенда о трёх братьях — Экакта, Двита и Трита, то есть первый, второй и третий. К троичным богам относится и бог огня в индуистской мифологии — Агни. Часто подчёркивается, что он родился в трёх местах — на небе, среди людей и в водах, у него три жилища и троякий свет, три головы, три силы, три языка. Он одномоментно и ребёнок, и старик; он пронизывает своей силой всю Вселенную; от него появляются материальные первоэлементы, из которых сложен мир. Затем Агни становится хранителем одной из сторон света в четырёхчастной или восьмичастной системе индусов. Ахни персонифицирует Солнце как «небесный огонь» и годовую троичность солнечного цикла.

Как же происходил переход к четырёхчастному восприятию мира — во времени в пространстве?

Первоначальное деление года на два сезона имело неодинаковый смысл на разных широтах. В тропиках чётко прослеживался сезон дождей и сухой период, каждому из которых приписывалось влияние и господство конкретного божества. У народов майя смена сезона описывалась как драматический поединок между богами, исход которого определял погоду на всё время «правления». В более холодных регионах выделяли лето и зиму, определение которых задало вторую из древнейших мифологических осей: север—юг (в сравнении с осью восток—запад).

Выделение этой оси также имеет невероятно давнее происхождение. По существу, современные антропологи относят его к ещё дочеловеческому (предсапиенсному) времени. Считается, что осознание таких понятий, как смена дня и ночи и движения небесных светил, произошло в эпоху ашельских и раннемустьерских орудий. Характерна точная ориентация могильников и культовых пещер по сторонам света, включая ось север—юг, а также кресты, изображаемые на медвежьих и оленьих костях, найденных в ритуальных частях пещер.

Рис. 3. Прорисовка пентаграммы по точкам через одну

Направление же на северный полюс мира (Большую и Малую Медведицы) предположительно было отмечено уже в периоды ледниковых и постледниковых кочевий в близ- полярной области, где длительная полярная ночь могла повлиять на выделение дополнительных ориентиров на звёздном небе по отношению к солнечному и лунному .

Незаходящие звёзды приполярных областей могли вызвать ассоциации с понятием «вечности», не связанным с постоянным рождением и смертью. Северный полюс стал числиться во многих эзотерических и экзотерических традициях как «вершина мира», вершина «священной горы Меру» и обиталище бессмертных богов. Особенно интересным представляются данные о влиянии семи крупных околополярных звёзд на повсеместный мифологический архетип семи вечных персонажей, начиная от семи мудрецов (Риши) и кончая семиглавым змеем, иногда — птицей .

Итак, обе оси, восток—запад и север—юг, дали начало четырёхчастному кресту. Он ориентирован по сторонам света и, бесспорно, наряду с кругом, древнейшим мировым символом, распространён по всем континентам, по меньшей мере, уже 45— 50 тыс. лет. Вместе с тем, характеристики сторон света в этом кресте имеют локальные особенности. В качестве примера упомянем два мистических креста, заимствованных христианскими эзотериками от более архаичных европейских традиций (рис.2). Здесь направления на север и на запад отличаются по стихиям и символике, причём, судя по всему, связь севера с землёй более древняя, чем с водой .

Так как в древности четырёхчастное деление пространства было сопряжено с четырёхчастным делением времени, то в годовом цикле проявляются четыре сезона (весна, лето, осень, зима), начало которых отмечается так называемыми кардинальными точками солнечного года: весенним и осенним равноденствиями и летним и зимним солнцестояниями. Выделение и почитание этих дней встречается даже у самых примитивных народов и, бесспорно, уходит далеко в прошлое. Помимо этого «большого» солярного креста, есть ещё «малый», или лунный, крест — выделяемые четыре фазы Луны, дающие в сумме лунный месяц и семидневную неделю, к которой мы все привыкли. Известна и четырёхдневная неделя (в тропической Африке).

Рис.4. Пятиконечные звёзды в астрологическом тексте у египтян

Четырёхчастное деление используется при построении в мифологиях и эзотерических учениях глобальных циклов — мировых веков (эпох). Период от весеннего равноденствия до летнего солнцестояния связывают с утром , а также с золотым божественным веком . Период от точки летнего солнцестояния до точки осеннего равноденствия соотносится с серебряным веком и полднем , а от осеннего равноденствия до зимнего солнцестояния — с бронзовым веком и вечером. Самым тяжёлым считается железный век , располагаемый в мировых циклах солнцестояния (соответствующей закату и ночи ) до точки весеннего равноденствия — начала нового цикла.

Аналогичный принцип используется и при выделении четырёх «юг» у индусов , причём четыре «столба закона», постепенно уменьшающиеся числом, по-видимому, происходят от четырёх мировых деревьев , одного из всеобщих символов, обозначающих стороны света.

Следующей градацией при рассмотрении пространства-времени у древних народов является пятичастное деление. Первоначальное возникновение его сопряжено с выделением центра как особой точки креста , имеющей самостоятельное значение. Затем, эта точка из центра окружности со вписанным крестом (первоначально обозначающей горизонт с направлениями пространства) перемещается на саму окружность, формируя так называемую пентаграмму , самую младшую из магических звёзд .

Магическими звёздами называются геометрические фигуры, проведённые непрерывной линией, опирающиеся на точки окружности, расположенные через одинаковое число промежуточных точек. При правильном построении такая фигура должна замкнуться на исходной точке. Для пятиконечной звезды существует единственный способ прорисовки — минуя одну точку (рис.3).

В литературе бытует мнение о первичности пятипалого счёта (и десятипалого) как основы пяти- частных символов. Косвенным подтверждением тому может служит ассоциация в Древней Индии пятидневной недели с пальцами руки бога, вращающего небосвод. Пятизначные календари созданы у индусов и китайцев, а пятилетний цикл известен был в Европе с неолита; празднование во имя богини Геры также совершалось каждые пять лет. Пятиконечная звезда в Египте обозначала божество вообще, у богини Неба — Нут было пятеро детей — всё это стандартная календарная символика, указывающая на пятичастную градацию (рис.4). В системе первоэлементов пятичастная звезда приобрела широкое распространение, хотя сами элементы варьировались (рис.5а, б). Пятизначные системы часто связаны с женскими божествами. Пятница у славян и практически всех европейцев была посвящена божеству любви под разными названиями: Венера, Фрейя и пр.

Рис.5а. Китай

Эзотерически «пять» символизирует человека (голова и четыре конечности), здоровье и любовь, а также квинтэссенцию, действующую на материю (священный брак в алхимии обозначался числом пять). Пифагорейцы считали пентаграмму одним из своих символов, справедливо обратив внимание на то, что общей характеристикой органической природы является пятиугольная симметрия, подразумевающая присутствие золотого отношения . Связь пентаграммы с четырьмя стихиями и их обитателями-элементалями в европейской традиции сделало пентаграмму инструментом магов для «связывания» или «схватывания» духов при составлении диаграмм-пантаклей.

Следует упомянуть европейскую алхимическую традицию, связывающую планеты с пентаграммой в порядке, немного отличающемся от китайского (в соответствии с изначальным пространственным крестом, иным, нежели у ханьцев): Марс, Венера, Меркурий, Сатурн и Юпитер (см. рис. 5б).

Перейдём к шестичастиому представлению. Шестиконечная звезда в архаике не только не являлась исключительным символом еврейского народа, но в эпоху значительно более раннюю, чем все упоминания об этом народе, была распространена как колесо с шестью спицами. Оно символизировало собою Солнце у индоевропейцев и, как считает французский исследователь Марсель Омэ, — также у гиперборейцев, обитателей «северного материка». Он называет её знаком «путешествующего солнца» и приводит данные повсеместного её распространения ещё 12—14 тыс. лет до н. э. по обе стороны Атлантического океана (рис.6а). В своём фундаментальном исследовании мифов и символов Д.Голан высказывает предположение (вполне обоснованное строением храмов с фиксированными точками наблюдения), что известные в Индии «шесть сторон света» получены в результате деления горизонта в точках восходов и заходов Солнца в периоды равноденствия и солнцестояния. Таким образом, помимо оси север—юг, образуются ещё две солярные оси кардинальных точек. Любопытно, что у древних тамилов имеется шестиликое божество Солнца и огня Муруга н — явная персонификация шестисезонного года. Шестиконечная звезда, собственно говоря, не является настоящей магической звездой и не может быть построена непрерывным скольжением, как пятиконечная. Она является комбинацией двух взаимнообращённых независимых треугольников, что считалось в алхимии обозначением союза воды и огня — символ человеческой души. Древние греки считали такую фигуру символом гермафродита (рис. 6б, в).

Рис.5б. Европа

Шесть и пять сезонов в году имели важное календарное значение не только для Индии, но и для Китая. Пентаграмма «пяти вращений» (дерево, огонь, земля, металл, вода) делила год на 73,05 суток, а «шесть энергий» (сухость, влажность, ветер, холод, жара, огонь) — уже на шесть шагов по 60,875 суток. Совокупность сочетаний «вращений» и «энергий» даёт полный китайский 60-летний цикл с учётом и внутри годовой ритмики.

В систему соответствий включены и планеты. В Китае на пять первоэлементов влияли Юпитер (весна, восток), Марс (лето, юг), Венера (осень, запад), Меркурий (зима, север), Сатурн (поздняя осень, центр). Причём, что интересно, богом времени Тай-Суй у китайцев был персонификат планеты Юпитер (Суй-син), 12-летний цикл которого лежит в основе календаря. Это божество заведовало временами года, месяцами, днями, и считалось, что противодействовать ему так же вредно и опасно, как стремиться обрести его расположение. Он изображался с копьём (или секирой) и колокольчиком, улавливающим души (связь колокола и колокольчика с духами мёртвых, в частности, предками, — традиция у различных народов: звон колокола считается «голосом мёртвых», благословляющим или проклинающим живых).

Планетарные влияния рассматриваются и через другую магическую звезду — семичастную, полученную из ближневосточной традиции (рис. 7). Как и все магические звёзды, семилучевая имеет два типа движения от точки к точке — в порядке «лучей» и в порядке «окружности». Если для китайской пентаграммы одно называется подавлением, а второе — порождением элементами друг друга, то для звезды магов это образует сакральные ряды, в соответствии с которыми рассчитывались, например, суточные часы планетарных влияний, необходимые для построения пантаклей при вызывании духов и гениев посредством магических ритуалов (по окружности, если двигаться против часовой стрелки: Венера, Меркурий, Луна, Сатурн, Юпитер, Марс, Солнце и — снова Венера).

Что касается христианской седьмицы, то она появилась в календарях европейцев позже пятидневных и пятилетних циклов. Об этом, в частности, свидетельствует сохранившаяся в астрологии система пяти терм — делений 30-градусных астрологических знаков, упоминаемая Птоломеем в его четырёхкнижье (в египетском и халдейском вариантах), где каждая терма посвящалась одной из планет (а светила, как и у китайцев, были исключены из системы пентаграммы). Сейчас термы более всего употребляются в хорарной, часовой астрологии, самой близкой именно к жреческим гадательным практикам.

В Европе, помимо семидневной недели, где каждый день посвящён планетам или светилам в порядке, указанном звездой магов, расположены и годы семилетнего эзотерического цикла. В Индии также можно обнаружить семисезонный год: в гимнах Ригведы говорится о семи сыновьях Адити или, что Солнце имеет семь лучей, семь коней .

«Семь» фигурирует как шесть направлений пространства и центр или как примирение четырёх и трёх . В Ригведе упоминается обряд, где четыре жреца представляют собой стороны света, а три жрицы — три уровня мирозданья: верх, середину и низ. Это очень распространённый вариант сакральной трактовки «семи». У народа бомбара в Нигерии семь тоже является священной суммой четырёх и трёх.

Для аборигенов южных морей «семь звёзд» означают зачастую не Большую Медведицу, а Плеяды. В полинезийских языках их название так и переводится: семь звёзд. У древних шумеров оно называлось — «звёзды» и считалось семёркой великих небесных богов. В Индокитае существует миф о двух братьях — северном и южном, первый связан с созвездием Большой Медведицы, а второй — с Плеядами. Однако справедливо отметить, что семь великих небесных Мудрецов — Риши, упоминаемых в Ригведе (Владыки Мудрости. — Ред.), бесспорно, персонификаты отдельных звёзд Большой Медведицы.

Восьмеричные структуры во многих отношениях отличаются от семичастных по своей символике и характеру эзотерических действий. Чётные числа чаще всего фигурируют в качестве «стабилизатора», выполняя охранительные функции. Вместе с тем, как один из элементов мандалы, или мирового круга, восьми- лучевая звезда имеет отношение к солнечному циклу. Известны протоиндийские знаки восьмичастного Зодиака: эду (баран), йал (арфа), нанд (краб), амма (мать), тук (весы), кани (дротик), куда (кувшин), мин (рыба). Верховный бог из Мохенджо-Даро также приравнивался Солнцу в своём путешествии по созвездиям, и отсюда его эпитет: «бог восьми форм». Сопоставление знаков даёт совершенно чёткие аналогии с более поздним 12-частным Зодиаком, причём видно, что к кардинальному кресту четырёх сторон света добавился ещё один, косой крест, тоже считавшийся ориентиром на дополнительные стороны горизонта (у индусов существовало восемь локапа л — божественных хранителей сторон света). О том, что восьмичастная система имела большое значение для йогических практик, напоминают восемь сиддхи — сокровенных сил, придающих адепту сверхъестественные способности (например: махим а — огромность, способность произвольно увеличивать свою массу, пракамьи, или плотность — абсолютная проницательность ума и чувств).

Понятие о восьми сторонах света имелось и у китайцев, индейцев Месоамерики, скандинавов.

Ассоциативная связь солнечных богов с лошадьми породила восьминогого скакуна Одина Слейпнира, восемь волшебных скакунов китайской мифологии. У китайцев существует традиционный эпос о восьми бессмертных, персонифицирующих волшебные качества восьми сторон света. И у китайцев же огромное значение придавалось восьми триграммам , осуществляющим материализацию всей «тьмы вещей» и перемены в мире.

Рис.6а. Знак «путешествующего солнца» по Марселю Омэ

Восьмёрка связана и с понятием бессмертия (бесконечного времени). Так как на небесной сфере бессмертие выражают звёзды (в отличие от рождающихся и умирающих светил и блуждающих планет), то в средневековой сакральной космогонии восемь соответствует фиксированным звёздам небесного свода, символизирующим преодоление планетарного влияния. Уже кардинальный крест имеет своё «звёздное» воплощение в виде четырёх «стражей неба»: Регул — страж севера, Фомальгаут — юга, Антарес — запада, Альдебаран — востока. Астрологи полагают, что эти значения были приписаны данным звёздам во времена, когда вблизи них находились точки равноденствий и солнцестояний.

Ещё одно календарное значение восьми состоит в том, что один раз за восемь лет полнолуние совпадает с солнцестоянием и потому отсчёты по Луне и Солнцу совмещаются между собой. В странах Ближнего Востока и Древней Греции был принят восьмилетний календарь, в Спарте царь правил восемь лет.

В христианской мистике восьмёрка была символом регенерации и крещения водой. Вместе с тем, в русской иконописи и православной символике дониконианских времён двойной квадрат из взаимно- пересечённых крестов сопровождал изображения бога-отца Саваоафа, помешался чаще всего в правом верхнем углу, либо вместо нимба, либо как фон за головой. Обозначала восьмёрка восемь «веков» (под «веком» старославянская традиция подразумевала тысячу лет). В дальнейшем эти изображения были признаны еретическими и запрещены официальной церковью.

Следующей магической звездой является девятилучевая . Она также первоначально представляла собой аспект восьми плюс центр, но затем преобразовалась в нечётную структуру — трижды три. Троичная система в наибольшей степени была связана с символикой вертикали, или «трёх миров», «трёх солнц». Девятичастная структура, тем самым, представляет собой идею утроения на каждом из уровней. Девятилучевая звезда из всех магических звёзд в наибольшей степени связана с идеей иерархичности и, в то же время, с идеей потустороннего мира, мира духов, богов и их обиталищ. У Данте и рай, и ад имеют девять кругов, в иудаизме и христианстве существует девять ангельских и демонских чинов, у индейцев Месоамерики как небеса, так и подземный мир могут подразделяться на девять ярусов (и ими правят, соответственно, девять богов).

В календарном значении деление 360 на девять даёт сорокадневные месяцы, отмечаемые как священные у друидов. Астрологи считают сорокоградусные аспекты кармическими (то есть ответственными за проявление опыта прошлых жизней). Мы отмечаем девять и сорок дней после кончины как особые периоды. Есть мнение, что у кошки (одного из персонификатов богини Луны) — девять жизней.

Рис.6б. Малая Азия 6 тыс. лет до н. э.

Десятка знаменует собой начало нового цикла отсчёта. Локаманья Бал Гангадхар Тилак в своей книге «Арктическая родина в Ведах» указывает, что у индусов колесницу Солнца могут везти как семь, так и десять коней. В Ригведе упоминаются две категории жрецов — Ангирасов, называемых навагва и дашагва : первые служат девять, а вторые — десять месяцев (нава — девять, даша — десять). Тилак последовательно относит увеличение светлых месяцев к миграции в более южные широты, где постепенно исчезает полярная ночь, «съедающая» остальные месяцы года.

Необходимо заметить, что десятимесячный год и десятидневная неделя невероятно широко были распространены в древности именно в тропической зоне. М.С.Полинская в книге «Язык Ниуэ» упоминает о таком календаре как о широко распространённом у полинезийцев. У китайцев в 60-летнем цикле такая градация сохранилась как «десять небесных стволов». У народов мяо-яо изначально небо освещали десять солнц и девять лун, которые за семь лет так иссушили землю, что люди стали стрелять в них из луков, пока не перебили все лишние, оставив одну Луну и одно Солнце. Градация на семь и десять небес очень распространена в Индокитае. Предположить, что все эти народы являются мигрантами от Северного полюса нам кажется невозможным. Периодизация же в тропиках, как упоминалось, была связана с сезонными дождями, приурочивалась к цветению и созреванию растений, сельскохозяйственному году. Аналогом зимы часто являлись два наименее благоприятных месяца, которые сначала составляли один и только затем были разделены на два.

Кстати, у римлян тоже существовал десятимесячный год, даже название декабря (дека — десять) напоминает об этом; январь и февраль были добавлены позднее. Число десять было первично для обозначения «космического человека»; согласно древнееврейской традиции, десять сефир образуют Адама Кадмона — первочеловека.

Наконец, одиннадцатикратие . Число одиннадцать часто считается неблагоприятным, несущим опасность и конфликты. Отчасти это может быть связано с тем, что это одно из естественных «солнечных чисел», связанных с 11-летним циклом солнечной активности, двояко влияющим на Землю. В европейском символическом эзотеризме Солнце рассматривалось как не столько благоприятная, сколько «злая» планета, ведь даже число 666 было обозначением Солнца (казус состоит в том, что Христос, будучи солярным божеством, также имел отношение к данной цифре, которая иногда рассматривалась как «число Христа»).

Рис. 6в. Троя

На Востоке одиннадцать тоже имеет двойственное значение. Одна из почитаемых бодхисаггв — Каннон , весьма доброжелательный и милосердный персонаж японского буддизма, людская заступница, имеет одиннадцатиликий облик или голову коня, напоминающую о её солярном происхождении . В тоже время Рудр (детей бога ярости) может быть у индусов первоначально восемь, но затем, в более развитом индуизме, стало одиннадцать. Любопытно, что, несмотря на буйный нрав Рудр, их связывают с плодородием и жизненной силой.

Рис.7а. «Звезда магов »

Число двенадцать повсюду играло огромную роль при формировании пространственно-временных архетипов, хотя различные исследователи неодинаково трактуют его происхождение. В европейском символизме 12 означает космический порядок и закон. В евангелевском описании Небесного Иерусалима имеются четыре стены с тремя вратами на каждую из сторон света. Так как над каждым из врат — по одному имени древнеизраильских колен, то, по всей видимости, племенное деление у протосемитов исторически происходило по принципу: сначала — на четыре, а затем — ещё на три. Астрологи тоже подразделяют каждый из четырёх сезонов года на начало, кульминацию и конец, выделяя таким образом три группы знаков Зодиака, три креста: кардинальный, фиксированный и мутабельный.

Вместе с тем, наиболее распространённой является точка зрения, что двенадцать месяцев — это согласование в один цикл лунного и солнечного календарей. Так как лунные месяцы не точно вписываются в солнечный год, то совпадение обоих календарей может быть согласовано в упоминавшемся восьмилетнем цикле древних римлян и греков, сочетавшем пять лет по 12 и три года по 13 месяцев. У японцев эпохи Хэйан (классическое средневековье) год мог состоять из 12 и 13 лунных месяцев по 27 — 33 дня каждый.

Что касается тринадцати , то это важное календарное число у народов майя, Зодиак которых объединял тринадцать созвездий. У них существовал чрезвычайно сложный календарь из 13-дневной недели и 18-месячного года, где каждый месяц состоял из 20 дней.

Священный 260-дневный цикл (13 х 20) возник ещё до нашей эры; по прошествии такого цикла совпадали число 13-дневной недели и название дня. Был четырёхлетний цикл, когда совпадали название и порядковый номер дня 20-дневного месяца, а также большой 52-летний цикл, когда совпадали все четыре компонента . Жители Месоамерики были убеждены, что всякий раз через 52 года наступает конец света. Для них это виделось нормальным календарным событием, отмечаемым специальными ритуалами: гасились все старые огни, чтобы затем зажечь новые — типичнейший обычай во всех частях света.

12-ти и 13-летние циклы наиболее известны нам как основа для культовых праздников, связанных с жизнью и деятельностью божественных личностей. Это в определённой мере циклы солнечной активности, а 12-летний период — время обращения Юпитера вокруг Солнца, что есть срок, за который он восстанавливает на небе своё положение относительно Солнца и звёзд. Вспомним 13 священных праздников в году у христиан (или 12 апостолов и самого Христа, что составляет священное число 13), 12 подвигов Геракла, эпизодов жизни Будды и Гильгамеша у вавилонян, ассоциируемых со знаками Зодиака. 13 считалось числом смерти и воскресения и поэтому также иногда соотносилось с Христом.

Рис.7б

В заключение следует отметить ещё некоторые особенности категории времени, характерные для мифологем во всех концах света. Время богов отлично от времени людей тем, что в божественных и демонических мирах оно либо замедляется (один день на небесах равен году, а то и столетию, тысячелетию на Земле), либо невероятно ускоряется, что даёт при сопоставлении шкал времён те невероятно малые доли секунды, которые мы можем встретить в индийской традиции. Любопытно, что в психологической практике известен эффект, при котором время словно растягивается, позволяя сделать очень многое за относительно короткий срок...

Примечание

О роли Северного полюса мира см. в «Дельфисе» № 21(2/1999) статью А.М.Шустовой и в том же номере фрагменты перевода книги Б.Г.Тилака. — Прим. ред. Число 11 является признаком ритмических особенностей структур, организованных точно по принципу золотого отношения; 10- и 12-кратие сопутствует системам,очень сходным с «золотыми» («Дельфис» № 21(1/2000), с.80) .— Прим. ред.

Список литературы

Голан А. Миф и Символ. М.: Руссолит, 1993. С.375.

Дракон и Зодиак. Сб. статей под ред. Э.Н.Каурова. М.: Астрономическое общество, 1997. С.100.

Древняя высшая магия. М., 1993. С.111.

Керлот Х.Э. Словарь символов. REFL-book, 1994. С.608.

Жэнь Инцю. Пять вращений, шесть энергий. М.: Аслан, 1994. С.144.

Кузьмищев В.А. Тайна жрецов майя. М.: Молодая гвардия, 1968. С.368.

Леманн . Иллюстрированная история суеверий и волшебства. Киев, 1993. С.399.

Мифологический словарь. Под ред. Е.М.Мелетинского. М., 1990. С.672.

Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Приложение. М.: Наука, 1992. С.192.

Полинская М.С. Язык ниуэ. М.: Восточная литература, 1995. С.127.

Похлебкин В.В. Словарь международной символики и эмблематики. М., 1994.

Саплин А.Ю. Астрологический энциклопедический словарь. М., Тула, 1994. С.476.

Степанов А.М. Толковый словарь по эзотерике, оккультизму и парапсихологии. М., 1997. С.336.

Энциклопедия оккультизма. Т.1. М.: AVERS, 1992. С.208.